В начале Великой Отечественной войны Илья Сельвинский добровольцем пошел на фронт и был назначен на должность военного корреспондента в газету «Сын отечества» 51-й Отдельной армии, защищавшей родину поэта — Крым. Чуть позже, в феврале 1942 года Сельвинский был переведен в газету «Боевой натиск» только что сформированного Крымского фронта и в 1942 — 1943 годы прослужил в газетах Северо-Кавказского фронта и Отдельной Приморской армии. Стены редакций, пусть даже армейских, были для Сельвинского тесны. Поэт рвался на фронт, а не жаждал литературной славы. Он воевал в Крыму, в предгорьях Северного Кавказа, на черноморском побережье России. Он ходил в атаку, был дважды награжден военными орденами, переведен из интенданта в политработники и повышен в военном звании до подполковника. В 1941 — 1943 годах Сельвинский сочинил стихи и слова к песням, которые стали поистине народными в военные годы («Казацкая шуточная» («Черноглазая казачка Подковала мне коня…») — слова И. Сельвинского, музыка М. Блантера — до сих пор широко исполняется).
Немаловажным, хоть и, наверное, самым болезненным в творчестве и жизни Ильи Львовича, был Керченский десант. В первых числах января Сельвинский переправился в район Керчи с Таманского полуострова и высадился около Камыш-Буруна. В открытке жене, отправленной 12 января 1942 года, Сельвинский писал: «Вчера посетил ров под Керчью, где лежат 7000 расстрелянных немцами. Впечатление убийственное. Я весь день сегодня болен этим зрелищем».
Сельвинский и его коллеги — сотрудники армейских и флотских газет — шли к Багеровскому рву пешком, сначала вниз по Митридатовой лестнице и вдоль керченской городской набережной, а потом уже по железнодорожным путям. У рва свидетели увидели страшную картину. Зима 1941 — 1942 годов на Керченском полуострове была необычно холодной и снежной. По словам Вениамина Гоффеншефера, который сопровождал Сельвинского, «мы видели лишь трупы тех, кто был убит фашистами в последние дни после их отступления. Тысячи трупов лежат еще под снегом». Они могли видеть братские могилы, в которые складывали неопознанные тела. Большую часть убитых было некому опознать.
Буквально в одну ночь Илья Львович напишет стихотворение «Я это видел!» как тяжкий крик о том геноциде, который постиг крымскую землю. В короткий срок «Я это видел!» стало доступно массовому читателю, как на фронте, так и в тылу. Оно воспроизводилось на листовках, исполнялось актерами и чтецами на концертах и по радио и стало поистине знаменитым стихотворением переломного 1942 года. Легендарный актер Василий Качалов читал стихотворение Сельвинского по радио. Поэт и критик Лев Озеров восторженно отозвался о военных стихах Сельвинского в статье, опубликованной в газете «Московский большевик» 11 декабря 1942 года. Именно Озеров, будущий автор поэмы «Бабий Яр» (1944 — 1945), первым обозначил двойную миссию Сельвинского: поэт-солдат и свидетель уничтожения евреев на оккупированных территориях: «Поэт, выросший в Крыму, оказался там в дни крымской эпопеи 1941-1942 годов».
Я это видел
Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел.
Своими глазами.
Понимаете?
Видел. Сам.
Вот тут дорога.
А там вон - взгорье.
Меж ними вот этак - ров.
Из этого рва подымается горе.
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами...
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька -
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор Веселый.
Весь "Самострой" - сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние села -
Все как заложники брошены в ров.
Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне...
Матери сердцу не изменили:
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Ров... Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов. Семиты... Славяне...
Да! Об этом нельзя словами.
Огнем! Только огнем!
В конце ноября 1942 года Сельвинского вызвали из Крыма (из Аджимушкайских каменоломен) в Москву. Командиры Сельвинского, в том числе командующий Отдельной Приморской армией генерал Иван Петров, предполагали, что Сельвинского ждет еще одна награда, еще более громкая слава поэта-солдата-трибуна. Сельвинский позднее вспоминал: «Ночью перелетел на У-2 на Большую Землю — явился к начальству: вызывает Александр Щербаков, начальник Главного политуправления Красной Армии (ПУР). До утра проболтал с писателем Марком Колосовым. Марк убежден, что меня включают в делегацию, которая будет ехать в США или что-нибудь в этом роде: «Ты прекрасно воюешь, здорово пишешь, вот правительство и хочет тебя отметить. То, что Эренбург делает в статьях, ты — в стихах». Вместо этого в Москве Сельвинскому было предписано предстать перед Секретариатом ЦК ВКП(б).
О деятельности и творчестве И.Сельвинского в период Великой Отечественной войны в сочинениях последних лет даже не упоминается. А ведь он был одним из самых любимых поэтов советских солдат и офицеров. Общий тираж трех сборников 1942-1943 гг. составил более 30 тыс. экземпляров, а такие произведения, как «Я это видел!», «Аджимушкайские каменоломни» - издавались миллионными тиражами в виде листовок и плакатов.
